В костюме – земной путь человека

Образ человека невозможно представить без его костюма, одежды. По одежде много можно понять о человеке в разных ситуациях. В литературе, чтобы раскрыть образы героев одежда играет особую и важную роль. Это мы можем проследить в повести «Долгое – долгое детство» у великого Мустая Карима.

Герои произведений, вошедших в книгу, – люди из народа, неутомимые труженики, защитники Родины, твердо стоящие на своей земле. За повесть «Долгое-долгое детство» Мустаю Кариму присуждена Ленинская премия 1984 года.

Исабек-Сансак

…А вот что Исабек-Сансак из дальних стран пришел, истинная правда. «Ветер судьбы меня сюда забросил», говорит он. То ли пятнадцать, то ли двадцать лет назад появился Исабек в нашем ауле. Был он в черном узком зиляне (странный этот зилян – в складках на груди белые палочки с палец длиной понатыканы), на голове круглая, черного курчавого меха шапка, на ногах узкие черные сапоги без каблуков. «Кто же ты такой будешь, удалец-мужчина?» – спросили у него. «Я кавказского царя несчастный сын», – отвечал он. Смаргивая безутешные слезы, поведал он о своем горе. И каждая слеза прожигала землю, а каждое слово – сердца внимавших ему. …В один из дней в желтые рассветные сумерки напал турецкий султан на владения кавказского царя. Царские дворцы в угли обратил, самого царя позорной петлей удавил, сорок его жен осрамил, сорок дочерей полонил, сорок сыновей в прах положил. Сорок первый сын, Исабек, успел вскочить на своего крылатого аргамака и, перескакивая через стремнины, умчался от турок. Когда через последнюю пропасть перелетели, рухнул обессиленный конь в водопад, но ветер полета докинул всадника до другого берега. Вот так только и спасся сорок первый наследник кавказского царя.

Порой и подольстится: «Вот ведь он какой, мой оста!У него в руках железо и поет, и в пляс пускается!» А уж когда праздники приходят и наденет Исабек свой узкий в поясе, черный зилян с белыми палочками на груди, круглую курчавого меха шапку и черные, без каблуков сапоги и выйдет во двор, уж тут Алифа совсем от восторга заходится: «Вот он, горный мой орел! Ну кто скажет, что не из царского рода? Ну, у кого такой муж есть, похвальбушки, никчемушки, бестолочь? И в бороде ни сединки, только серебро по ней пробежало…» Нарочно кричит, чтобы уши соседки Салимы слышали. Дескать, у работящей языкастой Салимы муж ростом не вышел. Есть Алифе на чем отыграться. И то правда, в праздник во всем ауле не найдешь другого такого мужчины ладного да статного, как Исабек. Только Марагим-гармонист ему под стать.

Пупок, маленький Мустафа

Сегодня праздник. Курбан-байрам. Уже давным-давно я жил, заколдованный им. Так медленно, по денечкам, приближался он и вот наконец наступает. Давно уже его зарево, подобно рассветным лучам, отражающимся в вытянувшихся на горизонте облачках, грело мою душу. Солнце еще не показалось, но мир уже светлый-светлый. Вот так идет курбан-байрам. Сам далеко, а сияние уже здесь. В прошлую ночь я никак не мог заснуть. Тянулись в голове разные долгие мысли. Вот придет праздник, и сразу все на земле изменится. Будет как в сказке, которую рассказывала Старшая Мать: огонь с водой вместе сольются, волки с овцами перемешаются, одним стадом будут ходить, злые – добрыми, враги – друзьями станут. Я и радуюсь этому, и тревожусь. За овец боюсь. Как бы невзначай не перерезали их коварные волки. И за огонь страшусь. Как бы ненароком не залила его высокомерная вода. И за друзей душа мается. Как бы враги хитрость не замыслили, не погубили их…

И все же радости моей нет конца. А начало ей – черная бархатная тюбетейка и пара новых резиновых калош. Их мне к празднику в подарок мой Самый Старший брат Муртаза привез, когда в город муку продавать ездил. Уже много дней тюбетейка моей обритой головы, калоши усеянных цыпками ног ждут не дождутся. Пусть подождут. Я их тоже долго ждал. А еще – Старшая Мать обмерила меня и сшила красные в белую полоску штаны – с двумя карманами. Скажу попутно: лет через сорок в самых славных городах Европы немало встречал я фасонистых парней в полосатых красных штанах. Эге, сказал я себе, обнова-то не нова, мы такие уже давно сносили, моду проводили. Хотя по виду-крою вроде моих курбан-байрамовских, но пощупал я, товар у Европы против нашего жидковат. Наверное, вы удивляетесь, что одному человеку сразу столько богатства, столько нарядов? Мало удивиться, впору изумиться. Вон на перекладине синее висит – что это? Сатиновая косоворотка! Шарифа, жена Абдуллы-Бурана, сшила. Вот как меня на праздник вырядили – с макушки до пят. Интересно: в новой красивой одежде и настроение будто справным да нарядным становится. Вот таким царевичем я и выйду на улицу. Настоящий праздник, он только на улице и бывает. Если праздник в дому умещается, так это и не праздник, а так себе – праздничек.

Исхак

…Исхака и гнать не гонят, и в красный угол не сажают. Он свое место, чин свой знает. Его место в самом низу, на самом краю. У этого худосочного длинного человека с маленькой головкой на слабой, со скалку толщиной шее странное прозвище – Царская Казна. А такая «казна» вот что означает: обжора невероятный, а сало на кости не пристает. Жрет: и сыт и не сыт, и стыд не в стыд. Кто когда его этим прозвищем наградил, никто не знает. Но этот забитый, почти до пятидесяти доживший одинокий человек и после того, как царя скинули, все Царской Казной ходит. Рубаха на нем из ситца в крупный цветочек. Из такого у нас женщины наволочки на подушки шьют, потому что самый дешевый товар. Опять, забегая вперед, скажу: по нынешним временам, Исхак из самых модно одетых мужчин оказался бы. Исхак допил из миски и начал вылизывать дно. – Ну что, Исхак, наелся? – спросил отец. – Нет, агай, не наелся, наполнился только, – отирая обильный пот с тощей шеи, ответил тот. – Эй, Исхак! Спор есть! Выиграешь – ремень с себя сниму, твой будет! – сказал наш рыжеусый сват Хисматулла. Он во всей округе первый спорщик. Однажды в какой-то чувашской деревеньке лошадь свою проспорил, так сам в телегу впрягся и домой прикатил. «Лошадь ведь и пасть могла», – утешил он свою жену. «Хорошо, что проспорил только. Жалко было бы, если бы померла, очень уж справная лошадь», порадовалась наша простоватая сватья. Да ведь и Исхаку об заклад биться не впервой. Хотя на схватку выходит не он, а его живот. И сейчас он быстро смекнул, в чем дело. – На сколько? – С верхом полных десять ковшей. – Спорят! Спорят! – зашумел народ. – Эй, не упустите! Исхак-богатырь на бой выходит! Все тут же обступили спорщиков. – Ну-ка, покажи ремень, – сказал Исхак. Хисматулла тут же снял его с пояса. Желтый, кожаный, с широкой медной пряжкой – чудесный был ремень у Рыжего свата! Исхак взял, покрутил его, осмотрел. – Натощак твой ремень пятнадцать ковшей стоит, на все двадцать даже потянет. А сейчас больше пяти не смогу. – На девять! На девяти соглашайтесь! – крикнул кто-то. – Шесть, – упорствовал Исхак. Рыжий сват прямо вырвал ремень из его рук. И ведь не ремень состояние целое. – На шесть ковшей я вон и с Пупком спорить не буду, – ткнул он подбородком в меня. Та-ак, сват… Значит, меньше меня, немощней меня и человека не нашлось? Правая рука моя взметнулась к фуражке. Взметнулась, но тут же опустилась. Хлопнул бы шапкой оземь, побился бы об заклад – людей только совестно. Как-никак эти рыжие оскребки – сват наш. – Братья! Войдем в положение сытого Исхака: восемь опрокинет – и ладно, – пророкотал Надовражный Тимербай. Если пустую бочку вниз по склону пустит, она точь-в-точь его голосом загремит. Остальные поддержали Тимербая: – Восемь в самый раз! Пусть эти еще уместит. – И у Исхака, наверное, утроба не без кишок! – Да и восьми не сможет! Надорвется! – Не тот уже Исхак, сдал… Это нарочно говорят, чтоб его раззадорить, сразу видно. Исхак дважды гулко хлопнул себя по животу. – Богу доверимся. Лопнешь, так лопни, только меня не посрами, молвил он. – Несите катык. Считайте до восьми, дальше видно будет. Принесли большой жбан катыка, порядком вместительный ковш. – Черпай, ровесник, – сказал Исхак Тимербаю, – ты человек справедливый, твоя рука легкой будет. – Ну, сядем. Ты, Исхак, тоже садись, – сказал отец. Все, кто стоял, там и сели. Один Исхак на ногах остался. – Я бы стоя пил, если разрешение будет… – он просительно посмотрел на моего отца. – Нет разрешения! – отрезал владелец ремня. – Пищу уважать надо. Ясное дело, он это не из почтения к пище сказал. Просто, если стоя пить, в утробу больше входит. Вот чего боится, рыжий черт. – Ладно, будь по-твоему, – согласился Исхак. Сесть он все равно не сел, только опустился перед миской на колени. Сейчас он походил на журавля, который вот-вот взлетит. Тимербай зачерпнул первый ковш. Исхак начал прихлебывать. Еле тянет, даже не чувствуется, чтобы по его тощему горлу продвигался катык. И второй ковш он выпил так же не спеша. Когда за третий принялся, народ начал роптать: – Конечно, еле шевелится, знамо, выиграет. – Никак, до вечера задумал дотянуть, Исхак? – Это разве спор? – недовольно сказала одна девушка. – Как сиротливый теленок тряпку сосет. – Разжижаешь, Исхак, сон нагоняешь! Исхак на них и не покосился даже. Но все же четвертый ковш выпил быстрее. Пятый и шестой он опрокинул одним духом. Его большой выпирающий кадык сновал от подбородка к ключицам. Здесь все «помочники» медленно-медленно, так сидя, и подъехали к Исхаку. Понемногу они совсем окружили его. Протягиваясь к седьмому, Исхак глубоко вздохнул. Пот, до этого падавший каплями, теперь уже струйками бежал. Когда он поднес ковш ко рту, послышалось бульканье частых и крупных капель. Живот его под цветастой рубахой вздулся, как хорошо набитая подушка. «Подушка» не колыхнется даже. Каким же местом дышит этот смертный? Седьмой ковш он в три приема выпил. Выпил и рыгнул. – Прорвало затор, – одобрил кто-то, – освободилось место. Но, видно, места все же немного освободилось. Последний ковш Исхак пил тяжело, мучительно. Глотнет катыку, а он не заглатывается. Люди, смотря на него, сами вытянули шеи и начали старательно глотать Исхаку помогают. Сначала глотками, потом по каплям, но все же катык убывал. Убывал-таки. Завидев дно, Исхак хлебать перестал, высунул длинный белый язык и, как кошка, принялся вылизывать. Все вылизав, подбросил пустой ковш вверх и поймал. И капля не капнула. Рыжий сват подошел и без слова повесил желтый, кожаный, с широкой медной пряжкой ремень Исхаку на шею. Такой ремень – один на всю страну. И в этот миг я в первый и в последний раз в жизни увидел на лице Казны-Исхака лукавую улыбку. – Давай, усишки, – сказал он, – продолжим спор. – Говори условие! – опять загорелся наш сват. – Решишься перед всем народом из штанов завязку вытянуть – еще два опрокину. Опять поднялся шум: – Давай, давай, усатый! – Ай, маладис, Исхак, ну и хват, оказывается! – Держись, куда восемь вошло, еще два войдет! – Ну, рискни же! Вот бесстыдники! – заверещала одна женщина. – Нашли потеху «помочь» срамить! – Согласен! Черпай, Тимербай! – вспетушился Рыжий сват. – Коли срамно будет – пусть стыдливые отвернутся. Но тут победитель-богатырь схватился за живот и рысцой побежал за копны. Ни днем на жатве, ни вечером в застолье он больше не показывался. Но с того дня и покуда не оставил этот мир, ремня Исхак не снимал. С ремнем его и похоронили: говорят, это был его единственный перед смертью наказ. Может, самым большим его жизненным выигрышем, самой высокой завоеванной наградой и был этот ремень…

День национального костюма народов Республики Башкортостан официально отмечается с 2020 года в третью пятницу апреля. Сейчас мы отошли от своих национальных костюмов, но как приятно видеть людей, которые надевают одежду, скроенную в национальном стиле.

Да, по жизни человек одевает разную одежду, которая удобная. И в конце концов одежда начинает представлять человека и отражает его жизненный путь.